Может показаться (да мне и самой начало так казаться), что в моей голове звенящий поток мыслей иссяк, сентиментально-тоскливая прелюдия Шопена перестала сопровождать мои доселе частые размышления о бренности и боли. Но, наверное, это не так. Это лишь период робости; сомнения и тревога относительно моего будущего потрошат моё спокойное счастье существования, и отсутствие этого равновесия означает для меня потерю способности приводить в порядок собственные мысли.
Не так давно я начинала читать Ницше (вопреки своему по-юношески вздорному обещанию никогда за него не браться), но потом на ум пришла лаконичная мысль о том, что тонуть в омуте немецкой философии нужно там, в среде ментальности, её создавшей. Поэтому сейчас я читаю Моэма, наслаждаюсь обыденной человечностью со всей её жизнеутверждающей убогостью.
Меня впечатлило его размышление о старых людях, чьё поколение сменилось, унеся с собой их молодость, и вот они тихо дожидаются смерти. Люди, прожившие свою жизнь зря, больше похожие на тени, нежели на людей. Как произошло, что они потеряли (а, быть может, так и не нашли) смысл и цель своей жизни, что сама жизненная энергия их покинула, и, кажется, жизнь теперь вообще обходит их стороной? Мне всегда кажется, что эти люди, как кот Шрёдингера, не живы и не мертвы, а где-то посередине. В серой зоне.
Собственно, я тут глаголю очевидностями в попытке подвести к одному простому, но полному жизни выводу: я обещаю себе до победного конца жить и наслаждаться этим.
